1.
Чтобы никто не мог войти,
Мы закрываем дверь, обложку,
И стула сломанную ножку
Вдвигаем в ручку, Точку в стих.
Вбиваем здесь, как в крышку – гвоздь,
Глаза закрыв – в воспоминанье
Уходим – то, что будет с нами,
Иному б видеть не пришлось.
Но в розоватой темноте
Всё ж чувствуем: строенье тела
Облито блеском, светом белым,
На свете белом, где вестей
И вечности – тепло смешенье,
Лучей и тени на щеке –
Присутствует в немой тщете
Закрыть от боли помещенье.
До странности войдя в себя,
Пространство вывернув рубашкой,
Мы молча гибнем в рукопашной
Обнимке сада и дождя.
Последними уходят вкус
Ночного яблока и запах
Его же – в тёмных ночи лапах,
Прочитанного наизусть.
Свистит в ушах – но изнутри,
И скорость множится и длится,
Мы падаем, как в бездну – птица,
Чей голос – изумлённый крик…
26-27.08.2000
2.
Когда остаются только линии
Иконы, стёртой от позолот,
Когда обрушиваются павлиньи
Перья заката за горизонт,
Срываются облака, и узы
Развязываются – вздох и вздрог,
И суть пространственная музык
Возвращена существу дорог —
И августом души из одиночества
Выводятся, как из перстней персты –
Перу остаются лишь вздроги почерка –
Бердслеева контура простоты.
29.08.2000
3.
На уверения больше не тратясь
Сердцем – как ласточка под стрехой,
Предпочитаю не знать обстоятельств
Бренного смыслорожденья стихов.
Так не догадываются дети
О первородном грехе – и чисты,
Так омываются в божьей купели
Кровью пропитанные листы
Черновиков наших жизней – устало
В небо вздымаясь виденьем лица,
Так оперением прорастает
Голое тело бумаги-птенца.
Плотью обузданное и мукой,
Смертною глиной пройдя, как родник,
Чистописанием – детской наукой –
Занято сердце – любви ученик.
