Загадки истории

«Пред ликом Родины суровой я закачаюсь на кресте…»

О тайне смерти Александра Блока

От знака, которым поэзия отмечает на лету,
от имени, которое она даёт, когда это нужно, —
никто не может уклониться, также, как от смерти.
Это имя даётся безошибочно.

А.Блок. «О назначении поэта».

1.

Смерть великого человека не может не волновать людей последующих поколений. Ведь таинство его смерти есть продолжение тайны его жизни и его таланта, которые, как правило, открываются и постигаются запоздало. Причём, смерть такого человека волнует вне зависимости от самих обстоятельств ухода его из жизни, и от того, что «смерть понятней жизни» (А.Блок). И мы обращаемся к ней вовсе не для того, чтобы потешить свою праздность. И уж тем более она волнует и будет волновать людей, если эти обстоятельства по каким-то причинам остаются не прояснёнными или подозрительными.

Смерть же поэта по определению не может быть сведена к «врачебному взгляду», исключительно к медицинской стороне дела по той причине, что поэт, тем более большой поэт – это человек особой духовной и психологической организации, обыденными мерками не постигаемой. К тому же, смерть поэта – трагедия для народа, так или иначе оставляющая в его сознании свой след. Кроме того судьбы русских поэтов со времён М.В.Ломоносова и А.С.Пушкина трагичны и загадочны. И в этом угадывается какая-то страшная закономерность…

Cупруги Сергей Яковлевич Васюнов 1935 г.р., дер. Водла

Таисия Федоровна Васюнова (дев. Исакова) 1938 г.р., дер Водла

Дом Сергея Яковлевича, сына Марфы Николаевны, и Таисии Федоровны стоит на высоком бережку, при впадении ручья в Водлу. Из дома видно всю деревню и реку. И сам дом всегда виден, когда рисуешь реку. Он гордо возвышается над рекой, а перед ним светятся желтые подсолнухи. На лавочке перед домом Сергей Яковлевич, сын Марфы Николаевны, устроил нам концерт. Он сыграл на гармони все шесть фигур кадрели, поздний вариант, с мелодиями песен «Светит месяц», «Коробочка». А перед этим показывал устройство дома и печки, которую сам сложил. Давно когда-то Марфа Николаевна сказала о нем пьяненьком: «Не видели такого чудышка? Зла никому не сделает, а рыку у него ни край конца!» Его так и прозвали – «Рыкало». Вспоминаю его веселого, ладного, с гармошкой. Мы сидели компанией над рекой, светило солнце, и ничто не предвещало беды. А вскоре после этого он неожиданно умер, вслед за своим братом Николаем Яковлевичем. Жители подозревают влияние плисецкого атомного полигона.

(вместо предисловия)

Фамилии фигурантов памфлетов вымышлены, а события, отраженные в них, близки действительности. Так, что любые узнавания – есть дело личное, каждый волен определять свою принадлежность к кругу героев: становиться в их ряд или не делать этого. Автор за это ответственности не несёт.

Прошло пятнадцать лет с начала возрождения российского казачества, и ситуация не только не изменилась, но стала ещё более удручающей. Простые казаки в хуторах и станицах окончательно перестали понимать своих «вечных шефов» – несменяемых войсковых и окружных атаманов. Те же в свою очередь окончательно перестали нуждаться в простых казаках. Ведь, в самом деле, есть куда более важные дела. Писать никому не нужные приказы, собирать ничего не решающие правления и круги, плодить «настоящих» полковников и генералов, штамповать награды и продавать их. И всё бесконечно обмывать и обмывать…

30 октября – 8 ноября 2011 года учебно-научный Центр типологии и семиотики фольклора Российского государственного гуманитарного университета (Москва) проводит очередную (одиннадцатую) международную Школу по фольклористике и культурной антропологии. Тема Школы-2011 «Живые и книжные мифологии». Место проведения Школы — Москва и Переславль-Залесский.

К участию приглашаются не только профессиональные фольклористы, но и представители смежных специальностей, чьи интересы по материалу или методам соприкасаются с темой Школы. Слушатели допускаются к участию на конкурсной основе (см. ниже).

Обоснование темы Школы

Как известно, само понятие мифология и первоначальное представление о ней сформировано в европейской культуре знакомством с античным наследием, сохранившим некоторые сведения об этой давно умолкнувшей традиции. Античная мифология известна прежде всего через её отражение в литературных текстах, в том числе — мифографических, которые систематизируют знания людей в данной области, а поэтому её картина мира является структурно упорядоченной. В этом она кардинально расходится с «живыми» мифологиями, которые, как и положено устным традициям, имеют исключительно диалектные воплощения, а их структуры динамичны и многовариантны. Кроме того, «мифологические сообщения», подчас случайно сохранившиеся в письменных памятниках, являются лишь островками знания о мифах прошлого, которое способно репрезентировать лишь определенный фрагмент многовариантной мифологической традиции, в целом остающейся нам неизвестной.

Деревенский рифмованный роман Вячеслава Владимировича Асанова. Носовой Нине Григорьевне посвящается.

АБРАМОВ Григорий Иванович (дон.) — рожд. 1893 г., ст. Урюпинской; есаул; участник Первой Мировой войны, борьбы за Дон в г. г. 1918 — 20 и Второй Мировой войны в рядах противников С.С.С.Р.; эмигрант; умер 6 мая 1956 г. в городе Дармштадте (Германия).

АБРАМОВ Федор Федорович (дон.) — род.23 декабря 1870 г., ст. Митякинской; ген. штаба генерал — лейтенант; сын донского генерала. Юность и большую часть жизни провел вне казачьей среды. Военное образование получил в Полтавском кадетском корпусе, Александровском пехотном и Николаевском инженерном военных училищах. После производства в чин хорунжего, некоторое время состоял на службе в Донской гвардейской батарее, а от 1895 г. до 1918 г. в казачьих частях уже не служил. В 1898 г. успешно закончил курс Академии Ген. штаба и ряд лет занимал должности в русских штабах или командовал драгунами и уланами. В 1914 г. назначен начальником Тверского кавалерийского училища. На Дон возвратился после революции в январе 1918 г. и до 11 февраля командовал Северной группой партизанских отрядов. 10 мая 1918 г. назначен начальником дивизии в Молодой, армии Всевеликого Войска Донского; от ноября 1919 г. до марта 1920 г. состоял на посту Инспектора Донской конницы. После эвакуации в Крым назначен командиром Донского корпуса, которым считался и в эмиграции, где одновременно исполнял должность начальника Второго отдела Русского Общевоинского Союза на территории Болгарии и Сербии. После Второй Мировой войны эмигрировал в США и пал жертвой несчастного случая. Умер 9 марта 1963 г. Погребен в Лейквуде, Н.Д.

Настало время помянуть последних писателей России, писателей советского периода истории. Это было удивительное племя людей, подобное которому нескоро выработает Россия, если выработает вообще… То, что они остаются пока последними писателями не столь очевидно. Потому и следует их помянуть, что их отгоревшие судьбы имеют самое прямое отношение к нашему нынешнему положению и состоянию.

Почему писатели последние? Потому что духовные и социальные катаклизмы нашего времени, новая, на сей раз «демократическая» революция, что не изменяет ее разрушительной сути, известной со времен библейских, требовала от людей пишущих разрешения целого ряда неотступных проблем. Прежде всего — пересмотра своего творческого хозяйства, новой организации литературы, отстаивания права литературы, культуры на свое существование, крепко помня завет А.Блока из его статьи «О назначении поэта»: «Никаких особых искусств не имеется; не следует давать имя искусства тому, что называется не так».

Наконец, требовалось перечитать русскую классику, толкование которой, во многой мере, оказалось в идеологическом плену. Предстояла огромная интеллектуальная работа, которая не была осознана и заявлена как духовная и культурная задача. Между тем, только разрешив ее, можно было продолжать русскую литературную традицию.

Может ли сегодня считаться в полной мере писателем человек пишущий, выпускающий книгу тиражом в считанные сотни экземпляров и раздаривающий ее друзьям? Нет, конечно. А то, что выходит тиражами в сотни тысяч экземпляров и проходит по рангу «коммерческой литературы», литературой не является. Глобализация — несколько припудренный вариант мировой революции — продолжает насаждаться в России с таким же остервенением, как в свое время коммунизм.

Нынче утром с дерева в конце огорода стряс три последние абрикосины — рябенькую и мелкую надзелень. А до этого почти три недели подряд подбирал упавшие ночью переспелые сочные плоды, чуть надтреснутые от удара оземь, с крохоткой застрявшей в оранжевой кожуре черной землицы, со слегка помятым красным бочком…
«Ел» тут не подоходит, и правда.
Вкушал эту полузабытую в Сибири да в Москве, такую знакомую с дества вкуснотищу и все вспоминал рассказ деда Мастепанова, Сергея Данилыча, о том, как в голодный сорок седьмой год абрикоса спасла Петровку, в которой он тогда, после восьми лет отсидки в «Ухтпечлаге», учительствовал.
В тот год стояла страшная засуха, все сгорело, в полях почти ничего, но абрикоса в лесополосах уродила как никогда: стояли от нее желтые.
Вот и принял председатель колхоза решение: трудный год пережить за счет абрикосы.
С утра и до поздней ночи бабы с тачками и ребятишки собирали «кургу» и перли в село, тут ее кололи и на решетах выставляли на солнце, а битая да переспелая «размазня» шла на пастилу — чуть не километры, посмеивался Сергей Данилыч, давили каталками, на пустом току лежали словно половики — и шла на самогон. Гнали централизованно, так сказать, в лаборатории, оставшейся в то лето без дела, гнали на селе в мастерских и гнали на полевых станах. Мастерицы-подпольщицы, которых до этого милиция гоняла также старательно, как они — свой продукт, дождались не только амнистии — получили официальный заказ и на колхозный — где шаром покати — склад за трудодни «абрикосовку», как молоко, сносили накрытыми тряпицей цебарками.

Была у председателя и особая забота — косточки. Сладкие — от «калировки». За них давали завышенный трудодень, потому что выдавать потом должны были для детей… Господи, Господи!
Игра ли это была, в которой вдруг все самое живое участие приняли?.. Или была жестокая, все еще на границе смерти, послевоенная жизнь?

В одной из папок нашел любопытное письмишко, которое получил в Москве несколько лет назад:
«…разрешите передать привет от всей Адыгеи, которую Вы любите, уважаете, и где есть у Вас преданные друзья, к которым присоединяюсь и я.
Я давно искала с Вами знакомства, но Ваш адрес попался мне в руки только сейчас… Мне скоро стукнет семьдесят, и на старости годиков семь как занимаюсь литературной деятельностью. Написана книга о Казбиче «Тугужоко Казбэч в легендах и преданиях», идет редактирование, спонсор имеется, вторая тоже на старте в виде черкесских и славянских этюдов.
Меня, как адыгейку, волнует судьба черкешенок, вышедших замуж или похищенных, или в виде живых наград оказавшихся женами русских. У меня много интересных фактов.
Я была приятно удивлена, обрадована, и чувство гордости переполнило мое сердце, когда я узнала, что мать Михаила Калашникова была черкешенкой, похищенной и увезенной далеко.
Потом мне дал кубанский Нестор (Иван Григорьевич Федоренко) «Кубанские новости», где была «От чужого порога до Спасских ворот» и Ваши встречи с Калашниковым напечатаны. Известие, что мать Калашникова была черкешенкой, там хорошо высвечивается.
Вам теперь ясна моя цель. Мне нужен адрес Михаила Тимофеевича Калашникова. И чем быстрее, тем лучше. Расскажите ему об этом письме.
Г. Л.! Вы, может быть, это знали, но открыто об этом не пишете?!

Черкешенки получали новое имя и отчество при крещении в те времена. Да и сейчас, когда без согласия ее родителей выходит замуж адыгейка, то жених увозит ее в другое место, чтоб не забрали ее родители его невесту.

Из дневника водлинского "аборигена"

Зима: декабрь 1998 г.

Учителя объявили забастовку (временно не работали), и появилась возможность съездить на рыбалку. Леспромхоз работает, и 60 км на север от поселка доехали без проблем на лесовозе. Дальше 6 км на лыжах — первое озеро Восьмерка[1] — прошли ходом до избушки на Лешозере — еще 6 км. Переночевали и решили "рвануть" дальше до следующей избы на реке Новгуде. По ходу пробовали рыбачить на Круглом. На Новгуде ночевали — рыбачили — слабо. Назад выходили по своей лыжне, одна радость — рюкзаки легкие. Заночевали опять на Лешозере, с утра ушли ближе к дороге.

Итог: за 4 дня прошли 35 — 40 км, поймали по 5 — 6 кг рыбы, но всё-таки смогли дойти до Новгуды зимой (раньше из-за снега туда было пройти нереально).

Мы познакомились с Александрой Григорьевной на улице, в поселке. Она шла с косой, которую и показывает на фотографии. Коса насажена на палку с дополнительным сучком, за него берутся левой рукой.

У Александры Григорьевны своеобразная манера рассказа. Его трудно читать, поэтому приходится несколько сокращать. Она начинает какую-то тему издалека, развивает ее, потом много раз возвращается к началу, а потом осторожно скажет главное. Например, несколько раз рассказывает про заднюху – пристройку, в которой жила дочь высланного «закулаченного» (какое точное слово – закулаченный, а не раскулаченный!), потом о несправедливости его высылки, об их бывшем доме, опять про заднюху, заднюшку, зимовку, зимушку. Потом как-то незаметно сообщает, что домсгорел, и осторожно добавляет, что Манюшка, дочь, его и сожгала, и снова повторяет о несправедливости высылки. Она так завуалировала свой рассказ, что я ничего не поняла, когда записывала её речь. И только когда расшифровала, ахнула. Блестящий литературный прием!

Александра Григорьевна сидит на своем крылечке и так нежно рассказывает о своей деревне, как будто поет песню. Мне неудобно достать видеокамеру, и спросить я стесняюсь, не хочется перебивать. А второй раз она не рассказала. Я записала несколько слов:

На Кумбасозере две деревни: Новина и Мыза. Травлисто озеро. Лахтейка (лахта – залив). Сита – трава долга, толста. Гузенька река, Кумбаса река, в это впадут, в озеро. Ендрика река, Матсара река, Палручей – с лесу. По ему ехать худовато.

В деревне прожита жизнь, дак всему наученось.

Свои коровы рощены, куды их кладёшь?

-Кумбасозеро закрывали. Кто куды. Начальство приехало. Только семь хозяйств. Сена-то заправили. Коров-то дёржали. Свои коровы рощены. Дак жалко! Куды их? Бить? Куды их кладёшь? Приеде начальство: милиция да два начальника. Собирутся да этих старых людей, ну не старые, а на сорок годов… Роза, дочь, уехала сюда впереди, она уехала с девками. А у меня ещё осталось четверо: Валя, да Зоя, да Нюра оставались.

Я узнала Шуру молодой и не представляла, какую бездну древних обычаев и таинственных историй она знает. К старости она ослепла, думает, что Бог её наказал за то, что она работала в магазине, устроенном в бывшей часовне. Я и не поняла, что это была часовня. Богатства своей памяти она открыла этнографу Константину Кузьмичу Логинову, а впридачу и мне рассказала сказки и потешки. Раньше же я только восхищалась расписной заборкой, подновлённой ею, и рисовала комнату, где Шура чай пьёт.

Лёв да кот

-А Вы тогда эту заборку сами подрисовали?

-Я сама. Рисунки были таки — только что пятнышки, краски не было, мы с Половины привезли таку. А я надоставала краски всякой, да кисточки ученической маленькой да, и размалевала. Долго малевала, месяц малевала, с той да другой стороны, дак целый месяц малевала. Да и надолго хранили. А потом запачкаласи, стала тёмна, да Митя говорит: «Шура, тут некрасиво, как медведь стоит, закрась ты ей». Была голубой закрашена у меня. Она голубая была.

Александра Яковлевна Борисова и Мария Яковлевна Халаимова — дочери Марфы Николаевны Васюновой. Александра Яковлевна, милая Шурочка, русоволосая красавица с блестящими серыми глазами, получила в наследство талант Марфы Николаевны — сильный, красивый, завораживающий голос. Кроме любимых водлинских песен среднего поколения, у неё свой особенный репертуар. Особенно неожиданно услышать в Водле «Журавли» Вертинского, партию второго голоса, с налетом местной традиции. Она поет «Перевоз Дуня», «Как служил солдат», Есенина. Приглашали в фольклорные ансамбли, но она осталась в деревне со свекровью Марией Акимовной Ковиной. В 1998 году я записала много песен Александры Яковлевны на видео, в одиночном исполнении и вместе с Марией Акимовной и Марией Яковлевной.

У Александры Яковлевны семь дочерей, одна утонула в детстве, остальные выросли и живут отдельно. Горожане иногда думают, что деревенские люди грубы, нечувствительны. И в деревне разные люди. Шурочка последнее время не может петь, плачет. В молодости ей так хотелось учиться, но нужда заставила работать. Как будто о ней прочитала я в старой газете: «А сколько по России других таких Шур – красивых женщин, намертво прикованных цепью непосильного, грубого, безрадостного, средневекового труда к собственному подворью, не имеющих сил и времени даже на то, чтобы сходить в церковь?!» Добавим, что и церкви-то нет.

Анна Ивановна и Иринья Даниловна Боботины были одними из последних жительниц деревни Еремеевской на Салмозере. Они пришли в гости к Марфе Николаевне Васюновой в Водлу. Мы очень удачно зашли в этот момент к Марфе Николаевне и сделали свои первые аудиозаписи. Боботины спели две свадебные песни на один напев (как и «Туча») — «За столами за дубовыма» и «Ты река ли моя реченька», шуточные «Вот тебе тетерка», «Сватушко», «Утушка моховая». Они пели и более поздние песни. В исполнении Анны Ивановны записано несколько свадебных причетов.

Мария Яковлевна Халаимова об Анне Ивановне

-Сын Саша погиб на войне. Муж Анны Ивановны, Андрей, ходил сюды кузнецом. Он ухаживал за Катей. И тётка Катя послала дяде Андрею записку. А я маленькая носила почту из Салмозера и отдала записку тётке Анне. Та стала его ругать: «Ты не кузнецуешь, а блядуешь!»

Анна Ивановна Ломова была сознательной хранительницей древней культуры. Она наиболее полно описала свадебный обряд и особенности его, бытовавшие в её родной деревне Вирозере. В её исполнении записан похоронный причет «По сегодняшнему денечку», которым она незадолго до этого оплакивала свою подругу. Строфа состоит из двух, а иногда трех строк, причем третья строка повторяет напев второй. Такой прием применялся в былинах Рябининых. Из-за переживаний Анна Ивановна смогла спеть только часть причета, а остальное досказала словами. Поэтому во второй части не везде можно определить деление на строфы. Она была последней водлинской причетницей, на её похоронах уже некому было причитывать. На мне большой грех: я сказала Анне Ивановне, что свадебные причитания нам больше не нужны, уже есть, и попросила её просто рассказать обо всем свадебном обряде. Записано только начало причета у бани «Не чешитесь-ко, не скоблитесь».

Во всех водлинских причетах выявлено два напева, а этот причет имеет свой, особенный напев. Еще записан причет матери «Ты вставай, подружка милая». Записана сказка «Мороз», но не расшифрована. Говорила она низковатым голосом, а пела высоким чистым голосом. У неё был свой репертуар жестоких романсов и баллад.

Отец Анны Ивановны Тарасовой считался середняком в Вирозере, у него было две мельницы на ручьях. Он и отец Анны Ивановны Ломовой были братьями. Раиса Николаевна Куликова – одна из шести дочерей А.И. Тарасовой – химик. Виктория Николаевна Тарасова – внучка – кандидат биологических наук, преподаёт в Петрозаводском университете.

Анна Ивановна внешне не похожа на деревенских женщин. У неё лицо пожилой актрисы с выразительными, хотя и незрячими глазами и классического рисунка высокими бровями. Кто читает о её жизни, плачет. А у неё самой уже нет слез, все выплакала.

Беседа с Анной Ивановной Тарасовой и её дочерью Раисой Николаевной Куликовой

(1947 г.р., дер Салма)

В 2008 году .на праздник Иванова дня в Водлу приехала бывшая падунянка Анна Матвеевна Коновалова:

Две фамилии – Борисов и Афонин

-В Падуне у нас было две фамилии – Борисов и Афонин. Два мужика сошлися вместе. Наа дома построить. А никак не могли решить, кому с Верхнего Падуна строить по реке, а кому с Нижнего. «Давай бороться. Если я сяду на тебя наверх, я буду с Верхнего строить. А если ты попадёшь под низ…» Так стары люди говорили. Они боролись. Одного Афоней звали, а другого Борисом. Афоня победил Бориса. Афоня построил наверху. Фёдор Фёдорович Афонин, Ольга Афонина, да дядя Лёва Афонин, и дядя Разин (?) Нины Павловой – тоже Афонин. А с нашего с нижного конца – Борисовы. Вот дядя Паша Борисов, дядя Вася Шаштов[1] — Борисов, вот дедушка, прапрадедушка ейный – Борисов. Моя бабушка тоже выходила за Борисова – за дядю Васю Шаштова. Вот дом у нас посередины.

А папу моего приняли как: у мамы муж утонул. С гражданской войны пришёл и утонул. Пошёл стрелял уток на Лепручей и утонул. Мама осталаси вдовой. У ней двое детей осталоси и бабушка – свекрова. Вот она девять годов пожила.

Колокольчик – дзинь, дзинь, дзинь – прозвенит

Маленький-то он, Игорь, жил в Салмозере. Родители его в Салмозере. Мать-то его замуж туда вышла. Они в Салмы жили. А его бабушка да дедушко жили в Падуне, в Нижнем Падуне. А потом они в Суму уехали. Маленького его туда увезли. Отец его работал там начальником. Его всё перемещали. А потом с Сумы они переехали в Сортавалу. Как война началаси, отец ушёл на фронт. И их в войну бросили в Рыбинске, он где-то их потерял. Где-то они жили у калмыков. Если бы не выбрались оттуда, и живы бы не были. Игорь похоронил там сестру и брата. Их туда эвакуировали. Войну всю я в Падуне жила. Как они жили, я не знаю. Он стал капитаном. Потом выбралися в Бочалово. В Бочалове жила сестра его матери, свекрови-то моей, ну ему тётка. А бабушка да дед в Падуне. Как они в Бочалове стали жить, он к бабушке стал ездить, к бабушке Иринье. Я в Верхнем Падуне, а они в Нижнем.

Когда мы по вечеринкам стали ходить, я там гуляла с… Льдинин был, Анатолий. А мы на вечорку-то пришли, а как раз его мать, Анатолия. А тётка Матрёна-то говорит — Веры Исаевой, ейная мать – говорит: «Девки, к вам-то кавалер новый приехал!» А тётка Анна-то говорит: «Ну этот-то кавалер дак этой будет!», — она на меня.

Анна Федоровна, высохшая от горя, скупо рассказала о своей жизни.

Всю жизь промучиласи

-Ну вот, так и жили. Мать померла во время войны в сорок втором году, а отец в сорок первом забрали. Вот мы с сестрой жили вдвоём.

-Вы в каком году родились?

-Я в тридцать первом.

-В какой деревне?

-В деревне Вирозеро. Во время войны нас сюда переселили, на Водлу.

-Все ушли на войну мужчины, да? И поэтому решили уехать?

Велите больному сложить руки лодочкой и держать их перед собой. Вложите между его рук кусочек магнитного железа или небольшую подковку (концами вверх). Обхватите своими руками ладони больного и произнесите заговор: «Геруда, фасал, амэн кассэль гала. Лаэт сауд усэль, лоэль аде фара. Саби кас алфэда усэл арказ, дави амэн каба садэс удас. Оде лиуда ассэра амен хаалкуда. Дирбага алкеру зэц, идал аквел хара тэц». Эти слова нужно произносить очень тихо или шепотом. Делая все это, вы должны представлять, как ваша колдовская сила передается больному и магниту, зажатому между его рук. Совершайте это колдовство один раз в неделю в пятницу или в среду. Накажите больному во все другие дни каждый вечер держать заколдованный магнит от одной до трех минут между ладонями, так как он это делал при вашем колдовстве. В этот момент больной должен представлять, как все напряжение, скопившееся у него в руках и в пальцах, передается холодному металлу. Совершайте «совместное» колдовство один месяц. В дальнейшем же больной должен исполнять только самостоятельное общение с магнитом.

Если больной вдруг почувствует, что магнит перестал приносить ему прежнее облегчение, то нужно просто положить магнит на землю и никак его не тревожить в течение получаса. Земля напитает металл новой силой и заберет себе все скопившиеся тяжелые флюиды. Всего этого будет вполне достаточно, чтобы полностью восстановить лечебную силу талисмана.
Если больной обладает хорошим воображением и чувствительностью, то «зарядка» магнита вашей колдовской силой может быть совершена и единожды.

Вышла «Казачья энциклопедия», из-за которой я, собственно, и согласился на эту фанфаронскую должность: атаман Московского землячества казаков. В девяностом году, на первом «кругу», Аркадий Павлович Федотов, доктор наук, большой умница, в выступлении своем для начала спросил: а удастся ли нам поднять казаков на такую высоту, как у вас в романе? Я, говорит, студентам своим читал отрывок из вашего «Вороного с походным вьюком»: там у вас казаки на своих конях с разбега взмывают в небо и летят над всей матушкой-землей… купил с потрохами, как говорится!
А второй вопрос был: а как вы думаете — нужна ли казакам своя энциклопедия?
Конечно же, — ответил я, — ну, конечно, нужна!
И сколько проторчал потом в «самом демократиче-ском» по тем временам бывшем Октябрьском райисполкоме!.. Вместе с отставником-полковником, «ФИО» которого, чтобы попросить о царствии небесном, забыл к стыду, — так вот, с ним — а иногда он, щадя мое время — один, мы, и в самом деле, буквально пробили «Энциклопедию», выдавили на нее разрешение, получили, наконец, документы.
Но я сперва расстался с московским атаманством, а после со всеми остальными обязанностями, столь же мифическими, вообще «развелся» с «батькой Мартыновым» и перестал ходить на заседания редакционной коллегии «Энциклопедии» — ну, трудно для меня это было по многим причинам, трудно… Верил к тому же, что дело попало в надежные руки — там были не только «черные полковники», тоже отставники, но и генералы-историки, и такие светлые головы, как доктор философии Ричард Косолапов… Зря на всех на них понадеялся?

Не только зря, может — преступно, как говорится?

Месть

Ещё в первом классе мы были. И как водится, уже слышали матерные слова, особенно из трех букв. Применять ещё не применяли. И вот однажды за какие-то провинности, по доносу одноклассницы Елизаветы, которую не любили за это, а за выпученные глаза прозвали «Лупатой», класс оставили на «послеуроков». Сидим под присмотром, уроки делаем, а общаться хочется. Дудков пишет Коневому записку и щелчком отправляет адресату. Та не долетает и шлепается около «Лупатой». И она тут же выступила:

– Антонина Ивановна, а Коневой Дудкову записочки передает.

– Неси сюда, – потребовала учительница.

«Лупатая» несет и кладет записочку на стол. Учительница разворачивает послание, и очки у неё на лоб полезли.

– Коневой, встать! Быстро за родителями.

– А че я?

– Давай за родителями.

А ещё учительница обозвала его хулиганом, дураком и ещё каким-то нехорошими словами.

БАБА, БАБАНЯ-бабушка.

БАБАЙКИ — парные весла на лодке; одиночное рулевое называется — "вило".

БАБИЕВ Гавриил Федорович (куб.) — род. ок. 1865 г., ст.Михайловской; генерал — майор. Во время Первой Мировой войны командовал Екатеринодарским каз. полком. Умер эмигрантом в 1921 г.и погребен в г.Вранье (Югославия).

БАБИЕВ Николай Гаврилович (куб.) — сын предыдущего; род. 30 марта 1887 г. ст. Михайловской; генерал-майор и выдающийся начальник казачьей конницы. С ранних лет лихой наездник и джигит, в 1909 г. выпущен из сотни Николаевского кав. училища хорунжим в 1-й Лабинский каз. полк. Всю Первую Мировую войну провел на Кавказском фронте и за отличия награжден орденом св. Георгия 4 ст. К 1917 г., тридцати лет, с чином войскового старшины, состоял командиром 1-го Черноморского каз. полка. После революции, в январе 1918 г. привел свой полк на Кубань и некоторое время сохранял его от самовольной демобилизации. Потом, отпустив Казаков по домам, с офицерами и частью рядовых выступил в Первый Кубанский поход, раненый побывал в плену у красных и с раздробленной кистью руки бежал из Майкопской тюрьмы.

Вот судьба свела несчастных людей

Родилась в Салмозере, деревня Еремеевская. Мама говорит, что родилась в Стеклянном, туда папа на лесозаготовки ездил. Мы с дедом в Салмозере регистрировались. У меня и в паспорте – Салмозеро, Салмозёрский сельский совет. А теперь стали искать, дак нас нету. В 52-м регистрировались. Гена есть, рождён в 53-м, регистрация его есть. А нашего брака нету. Вот запрашивали Петрозаводск, почему. Говорят, такого ведь и сельсовета нет. Свидетельство о браке ведь не врёт. У нас же был сельсовет. Ненилин Иван Сидорович первым был секретарём.

-А какой Ненилин был пастухом?

-А Саша. Этих Ненилиных – Арина да, Аким да, Саша да, Серёга, ведь их много.

-Про Вашу маму что-нибудь помните?

-Мама у меня почти что была неграмотная, только умела свою фамилию писать, и то учили ей в старости. Вот она только расписываться умела. Всего двое нас было. Папа как ушел на войну, 12 лет не был. А пришёл, у меня уж Гены было полтора года.

Небольшой город Чёсов, ничем непримечательный в отечественной истории, отмечал трехсотлетний юбилей — грандиозное по провинциальным меркам празднество. Слава Богу, предки заложили город в теплые сентябрьские дни, поэтому всю первую субботу и воскресенье месяца горожане предавались развлечениям.

Праздник, как обычно уже в течение почти тридцати лет, начался с торжественной части в субботу. Но если прежде трибуны устанавливали около памятника вождю мирового пролетариата Ленину, но несколько лет назад, после ехидной статьи в областной газете по поводу этого памятника, трибуну начали устанавливать напротив него. Получилось так, что если раньше городской Голова обращался к народу, стоя задом к дисквалифицированному временем вождю, то теперь произносил речи и осуществлял награждение отличившихся горожан, находясь к нему лицом. Большое, как известно, видеться на расстоянии, а городской Голова считал себя большим человеком. Чем не ровня бронзовому истукану?!

В Чёсове было много всяких всякостей, но главным, вне сомнения, был этот самый памятник Ильичу.

Как и полагалось по всем канонам бывшей советской власти, на главной площади городка стоял памятник вождю мирового пролетариата. Ну, стоял себе и стоял на радость партийному и советскому начальству, пока не возник пресловутый ГКЧП. Власть и растерялась. Тут местные, малочисленные, но весьма агрессивные, «диссиденты», воспользовавшись моментом, взяли да и взорвали памятник. Произошло это ночью. Зрелище, надо полагать, было то еще! Вождю оторвало ногу, голова скатилась на асфальт. На постаменте остался стоять инвалид революции.

Я в отпуске. Просыпаюсь поздно по меркам провинциального города, точнее бывшей казачьей станицы. На часах почти девять утра, но пока нежусь расслабленный на мягкой пуховой перине, уложенной на старинную металлическую кровать с панцирной сеткой. Со двора слышны голоса. Это моя в летах уже мама переговаривается с соседями, и я понимаю, о чем идет речь. Нужно побелить старый курень, за прошедшую дождливую, ветреную осень и снежную морозную зиму от предыдущей побелки остались шрамы, словно кто-то огромной шашкой исполосовал её. Я оглядываю комнату, в которой лежу, она тоже требует новой побелки. Я и приехал для того, чтобы сделать ремонт. Ежегодно, а иногда по два-три раза приезжаю из Москвы в Каменск-на-Донце, где провел свое детство и юность, стараюсь по мере сил помогать маме. Но для неё мой приезд скорее тихая радость, чем стремление нагрузить меня работой. Но я же знаю, что она всегда в работе, даже в эти годы, знаю, что без отца одна поднимала нас с братом Эдиком и в войну, и после войны, дала возможность получить высшее образование. Отец наш пропал без вести в июне 1942 года на подступах к Сталинграду, и, несмотря на все мои и моей дочери Анны старания, прояснить его судьбу не удалось. А мама до сих пор ждет его и почему-то верит, что её Григорий вернётся.

Неожиданно мне в голову приходит мысль, а зачем белить комнаты внутри, надо обклеить их обоями. Вот только не знаю, лягут ли они на побелку, ибо смывать её очень хлопотно. И я даю себе слово сегодня же испробовать это.

-Проснулся, сынок, — войдя в комнату, спрашивает мама. – Я тебе на завтрак салат из помидоров и огурцов приготовила.

А я и до её слов знал, что на завтрак будет салат, от запаха подсолнечного масла, пролитого в салат, в голове вертятся мысли о детстве.

Все не давали мне покоя красивые, полные достоинства лица погибших в клубе ЗИЛа чеченок: они будто придремнули. Как будто сладко уснули…
Не надо общих рассуждений о терроризме — это всего лишь штрих.
Но вот напоминал о себе. Тревожил душу.
А я как раз мучительно размышлял о «пушкинском» романе Юнуса и неожиданно родился стих, который, думаю, наверняка в него ляжет: именно как присланный писателю-черкесу московским кунаком его белый стих — «ПОЯС ШАГИДА».

Как могло получиться,
что рыцари Кавказа
стали надевать ожидающим их невестам
не пояса верности,
но — пояса шагидов?
Или невесты надевают их сами,
и они-то как раз и есть
пояса верности
нашему седому Кавказу?
И как получиться могло,
что на глазах русских рыцарей
Кавказ —
«наборный пояс России» —
пьяная тварь
чуть не в миг
превратила
в один почти сплошной
пояс шагида?!..

В 2002 году летом мы приехали в Водлу вечером – Константин Кузьмич Логинов, Лена Кульпина со студентками и я. Константин Кузьмич и Лена приехали первый раз. Сразу пошли навестить Веру Николаевну Исаеву. У неё гостила сестра Нина Николаевна Павлова, пришли соседки Вера Васильевна Чистякова с дочерью Таисией Алексеевной Борзоноговой, Матрёна Матвеевна Льдинина, и увлекательная беседа затянулась до ночи. Константин Кузьмич направлял разговор, а Вера Николаевна, как хозяйка, поддерживала его, старалась расшевелить беседниц. У 90-летней Веры Васильевны особенно ярко сохранился местный говор.

Святки

Нина Николаевна: — Мы не называли «колядовать», а придут Христа славить. Придут: «Большачок да большушка, разрешите нам Христа прославить». Сразу тут: «Пожалуйста, проходите, проходите, да славьте». Ну и оны друг за дружкой, таки всяки, небольшие, бежат кто в чём, кто шубёнка кака-ни, и начнут это:

Говорить об этой книге сложно не столько даже в силу моральной тяжести восприятия написанного, сколько из-за её мизерного тиража. До кого дойдут эти 100 экземпляров? Впрочем, если состоится переиздание, то рецензия, хоть и краткая, может его ускорить. Вещь крайне нужная по нынешнему времени. По ожидаемому эффекту она одна стоит 25 таких статей как «Казакобесие» автора этих строк.

Речь идёт о последней книге трилогии «По ту сторону России» нашего станичника Вячеслава Родионова «Загадки и тайны атамана Краснова». Читатель пока знаком лишь с первой книгой – «Тихий Дон атамана Каледина» (вторую, объявление о выходе которой лишь недавно разместили на сайте, посвящённую Л.Г. Корнилову, не читали пока и мы).

Книга в сероватой мягкой обложке формата 18x14 см. вышла в издательстве «Современная музыка». В ней наш автор подробно анализирует происхождение и все этапы биографии П.Н. Краснова, для многих донских казаков остающегося «культовой фигурой».

Аннотация сообщает, что «предлагаемая книга ведёт читателя вослед деятельности имперского генерал-майора, бывшего Донского Войскового Атамана, бывшего группенфюрера СС в нацистской Германии в период её агрессии против СССР. Автору удалось по-новому взглянуть на деятельность Петра Николаевича Краснова, не касаясь его литературного наследия, за исключением книг имеющих мемуарное значение. И это приоткрыло многие загадки и тайны его жизненного пути, загадочных зигзагов, взаимоисключающих заявлений. П.Н. Краснов – разведчик в первую очередь, а уж потом военачальник и политический деятель. Причём разведчик нескольких разведок, что делает его одной из загадочных фигур первой половины XX века. Оппозиция: белые – красные. К нему неприменима, он скрыт в полутонах событий тех лет. И тем интереснее, что автор попытался высветлить эти полутона.

Посадите больного на высокий стул, встаньте у него за спиной и наложите ладони на его уши. Почувствуйте, как ваши ладони начинают вытягивать из ушей все хвори и болезни. Через некоторое время отнимите руки от ушей и сильно их встряхните, как бы сбрасывая с них все взятые у больного «болезнетворные флюиды». (Можно делать несколько таких встряхиваний.) После этого наложите правую руку на ухо больного, а левую на его затылок. Представьте, как из вашей правой руки начинают исходить живительные токи, как они начинают излечивать больное ухо и устранять все причины болезни. Через некоторое время поменяйте положение рук. Прижмите левую руку к левому уху, а правую положите больному на затылок, при этом создавайте те же ощущения что и ранее. Во всех этих случаях рука, находящаяся на затылке, не должна ни излучать, ни принимать больную или живительную силу. Она просто лежит на голове больного и помогает правильно ориентироваться вашим живительным токам в теле больного. Повторите все это лечение с самого начала. Проделайте все это не менее семи раз за один прием. После же обязательно вымойте руки под холодной проточной водой. Проводите такое лечение каждый день при обострении болезни и раз в пять дней при её хроническом характере.
Это лечение успешно при ухудшении слуха и любых ушных болезнях.

---===---

Шепчите прямо в больное ухо: «Шандер баландер, какси лакеи. Арика гагига, ляпис саляпис. Гурда балаба, оляка соль. Даль фаал, кака лал. Суки шанша мафа, калша лапа, капла угла». Повторите это заклинание трижды. Если боль с двух сторон, произносите волшебные слова в оба уха. Эти слова нужно знать очень хорошо и говорить их шепотом очень быстро.

По междугородной позвонил мне в Майкоп отец Сергий и говорит: а не хотели бы вы проехать со мною в Ставрополь?… А что там, батюшка, спрашиваю, будет-то?.. Он помолчал, разглядывая, видимо, какую-то присланную ему официальную бумагу: «Будет вот что. Организационное заседание межконфессионального миротворче-ского совета при полномочном представителе Президента Российской Федерации в Южном федеральном округе — вот что будет. Владыка Исидор наш слегка приболел — благословил меня от епархии поехать… Из Майкопа на автобусе доберетесь? А тут сядем в машину…»
Все понял, но начинаю юлить, жалкий человек: а я-то, мол, какое отношение — к этому заседанию, батюшка?
— Проводит сам Казанцев, — отвечает он с миролюбивым терпением.— Разве это не шанс?.. Саша набело перепечатал на компьютере ваше письмо ему. Подпишете и — отдадим. На этот раз — прямо в руки.

Так не хочется отрываться от стола, тем более, что работа пошла, втянулся, наконец-то, — ну, батюшка! Десятка полтора лет назад, когда познакомились в родной моей станице Отрадной, «выйти за ограду храма» звал я его, а он упирался чуть не в прямом смысле: у нас, мол, это не принято — завлекать, человек сам должен к Богу прийти, это сектанты и стучатся в квартиры, и ловят народ на улице…
Тогда в Отрадной сперва уговорили его сняться в документальном фильме «Хранитель»: в рясе и в клобуке батюшка поднимался к полуразрушенному храму св. Георгия — единственному, что осталось от древнего Шоанского монастыря, расположенного высоко над осетинским селом Коста Хетагурова в Карачаево-Черкесии: над православной «Осетиновкой». Потом вместе с режиссером Игорем Икоевым, успевшим снять уже второй фильм о наших местах — «Где Ложкин прячет золото…» — упросили батюшку прийти на просмотр и сказать коротенькое слово в кинотеатре, который — обычное дело! — находился в здании бывшей Рождество-Богородицкой церкви. После, заметно смущаясь, он прошел в районном Доме культуры в президиум и сел рядом со своими недавними гонителями из райкома партии: от неожиданного соседства тоже потупившимися…

I

Снег лежал толстым слоем, машины с трудом пробивали себе колею. Дороги давно уже не видно и приходится ехать на ощупь, наугад. К тому же короткий зимний день быстро сдаётся перед натиском длинной и безжалостной ночи.

Машин две, старенькие «Зисы», «Захары», как звал их шофёрский люд, с потрёпанными кузовами и холодными кабинами, с износившимися, дряхлыми моторами и облысевшей резиной. Они ползли, надрываясь, вот уже третьи сутки, периодически буксуя и ломаясь, выматывая из водителей последние силы.

Водителей тоже было двое. Оба молодые, оба недавно демобилизованные по окончании войны. Один большой и грузный, но довольно подвижный, другой маленький, щуплый, словно нечаянно живущий, тихий, необидчивый. Обоих звали Семёнами, только фамилия первого была Стрешной, а второго Луков. Оба воевали вместе, дружили, и оба сами напросились в этот рейс, хотя знали, что будет трудно. А напросились потому, что жалко было стариков-водителей, совсем уже измаявшихся в эту вьюжную зиму в бесконечных поездках по бывшим казачьим шляхам в степях теперешнего советского Казахстана. Когда директор автобазы сообщил про крайне необходимый рейс и про ожидавшийся буран, старики сразу понурились, ожидая назначения. Каждый понимал, что буран в степи – это возможная гибель. И естественно, никому не хотелось погибнуть в год окончания страшной войны с немчурой. Жизнь ведь одна, а потерять её в стылой степи совсем легко. Шофера сидели, опустив голову, с тайной надеждой: «Авось не я…» Всем было стыдно, но давил риск рейса, и все молчали.

С сентября 1956 актеры второго плана и часть съемочной группы жили в городе в двухэтажной ещё дореволюционных времен гостинице, а то и просто по квартирам в кирпичных домах, в куренях и мазанках местных жителей.

Герасимов, Игорь Дмитриев жили в отдельном особняке в парковой части города за железной дорогой. Эллина Быстрицкая — в многоквартирном доме, там же, в парке им.Маяковского. Правда, какое-то время Быстрицкая жила на хуторе в казачьей семье. А вот Петр Глебов все время находился в Диченском, там же и Алесей Сергеевич Смирнов, его гример, он и художник был хороший. Его жена Таня тоже помогала делать Глебову и актеру Ильченко грим.

Тридцать лет назад Елена Александровна Максимова уже побывала в хуторе Диченском, и жила она тогда у Анастасии Ильиничны Глазуновой. В 1931 году в хуторе первый фильм «Тихий Дон», и Елена Александровна играла роль Дарьи. А теперь Максимова исполняет роль матери Коневого. Жить она опять определилась к прежней своей хозяйке – Глазуновой.

Административная группа расположилась в гостинице. Аркадий Кушлянский с Левой Фуриковым по очереди были на площадке. Один готовит обед, другой на съемках. Фуриков готовит – Кушлянский на съемках, и наоборот. Потом к ним присоединился администратор. Очень дружно жили.

ВАГЕНБУРГ-укрепление, устроенное для защиты от врагов из сдвинутых в каррэ и связанных вместе возов. В Черно.морьи В..появляется впервые во время похода Остготов на Византию в IV в. н.э. В точности воспроизводится у Днепровских Казаков. В степи казачья пехота обычно передвигалась на повозках колонною в два параллельных ряда; в случае нападения татарской конницы, Казаки отстреливались из за возов в обе стороны, стараясь одновременно перестроить колонну в замкнутый квадрат или треугольник. Когда это удавалось, повозки крепко связывались и окапывались рвом, причем выброшенная из него земля покрывала колеса, а в случае долговременной осады насыпалась и в кузовы. За таким надежным бруствером Казаки выдерживали атаки противника, превосходившего их во много раз числом.

ВАЛКИ-артель, группа, обоз.

ВАЛУЙСКОВ Алексей Васильевич (дон.) — рожд. 1891 г., ст. Старочеркасской; землероб с законченной станичной школой. На военную службу призван в 16 Дон. каз. полк; лихой джигит, танцор и гармонист, большой казакоман и донской патриот; во время Первой Мировой войны — ординарец штаба 2-й каз. Сводной дивизии, а в г.г. 1918 — 20 самоотверженный участник борьбы за Казачий Присуд; произведен в чин хорунжего и назначен комендантом штаба Сводно-партизанской дивизии; при эвакуации армий в Крым, покинут на берегу Черного моря, захвачен красными и растерзан ими на части.

Поверь, не нужно быть в Париже,
Чтоб к истине быть сердцем ближе,
И для того, чтоб созидать, Не надо в Риме кочевать.

Яков Полонский.

По всем приметам и признакам, кажется, наступило, наконец-то, время уяснить со всей определённостью в нашем общественном сознании смысл и значение происходящего теперь в России. Уяснить не только то, что свершилось на наших глазах – очередную, теперь уже «демократическую», либеральную революцию – но в единстве и прямой взаимосвязи её с революционной трагедией начала миновавшего века, так как только в таком временном развитии открывается истинный смысл происходившего и происходящего. И уяснить не с точки зрения той или иной идеологии, как правило, лукавой, ибо она по самому свойству своему не охватывает всей полноты человеческого бытия, но с точки зрения духовной природы человека и народного самосознания, как высших и несомненных критериев в понимании вещей этого мира.

- Да неужто, до сих пор ничего подобного не предпринималось? – Может спросить недоуменный читатель. – Мы ведь, кажется, только тем и заняты, что обдумываем, осмысливаем происходящее с нами…

Безусловно, такие попытки предпринимались и предпринимаются. Слава Богу, русская земля не оскудевает талантливыми, а главное – честными, действительно образованными и бесстрашными людьми. Но в силу определённых странных обстоятельств, которые не могут быть восприняты, как серьёзные и извинительные, их размышления и выводы, основанные на глубоких познаниях, не становятся достоянием общественного сознания. Даже образованной частью общества они не усваиваются по причине разрушенности действительного информационного пространства (при всех интернетах), разрушенности литературно-художественного процесса и по сути пресечения подлинной исторической науки, а теперь уже – и разрушенности, как говорят учёные, понятийного аппарата, что является симптомом зловещим…

В Майкопе третий день холодюка: наверняка достал переваливший через хребет ледяной ветрище Новороссийска… Я-то, само собою, расправил плечи. Как посмеивались наши «морозоустойчивые» евреи: «Мы — сибираки!» Вот и я — тоже. «Сибирак».
Опять весь город высыпал демонстрировать дорогие шубы: такая редкая возможность!
Адыгейцы надели русские треухи, кто побогаче — непременно из пыжика.
Как я забыл в Москве свой «пирожок» из цигейки, за семь рублей купленный когда-то в Москве из гонорара за первый роман! Почему это помню, — редактор Игорь Жданов, вместе с которым сделали эту вынужденную покупку — оказался в Москве без шапки — все говорил: «Потеплеет — выбросишь!»
Но он верно служит мне до сих пор.
Что бы теперь придумать в Майкопе?
Кунак все обещает мне черкесскую папаху, высокую, как печная труба, но ждать ее, судя по всему, еще долго…
Вспомнил отца, который ходил в кубанке с синим верхом. Вспомнил его любимую поговорку: «В зимний холод всякий — молод!»
Я ее долго не понимал, потом как-то спросил: что она означает, к чему она?
Отец не успел ответить — рассмеялась «мамаша», наша крестная: Карпенчиха.
— А посмотри на улицу: вон — Сазонович.

(фантасмагория)

Необычайный случай произошел на днях в нашей станице. До сих пор не могу поверить в то, что это было на самом деле. Но ведь было! Однако всё по порядку.

Утром, часов около одиннадцати, иду я по центральной аллее и вижу, что около музея стоит запыленный с подпорченным колесом старинный тарантас. А из него выходит, ну никогда не поверите, сам Павел Иванович Чичиков.

Тут вдруг какая-то неведомая сила резко меня развернула и оказалась я около бессмертного персонажа.

– Милейшая Ксюша! Сударыня, – улыбаясь, обратился ко мне Павел Иванович. – Не могли бы вы посетить со мной одно собрание. Нетнет, не дворянское, этих уже не осталось. А другое, что показалось достойным меня.

– О чём вы говорите? Какое собрание? – в недоумении уставилась я на Чичикова. – И вообще, откуда вы взялись?

– Оттуда, – поднял кверху глаза талантливый угодник. – Вообщето меня господин Гоголь посылал на пушкинский юбилей, где много близких нам душ собиралось. А здесь я оказался случайно, колесо у тарантаса бренчать стало.

Станичный юрт. За свою воинскую службу казаки безвозмездно пользовались землей, которая являлась общинной собственностью и подразделялась на войсковую землю и станичные юрты.

Войсковые земли находились в ведении Войскового правления, станичными распоряжались станичные общества. В Положении 1835 года говорилось: «Земля станичного юрта со всеми угодьями почитается неприкосновенной собственностью общества казаков каждой станицы».

Далее указывалось, что каждой станице надлежит единожды избрать и назначить части земель: одну – для пашни, другую для сенокоса, две под пастбища (одну – для скота и рабочих лошадей, другую – для табуна) Часть юрта, назначенную для пашни разделить на столько участков, сколько признано будет удобным по свойству земли и местному её положению.

Размеры юрта у разных станиц были разными. К примеру, у станицы Каменской в юрте насчитывалось 110 тысяч десятин, Гундоровская имела 114273 десятины… Вроде бы много. Однако в каждом юрте было немало неудобной для хлебопашества земли. У той же станицы Гундоровской пригодной для земледелия практически было 35 тыс. десятин, преимущественно на левой стороне Сев. Донца. На правой стороне были сплошь бугры, балки, каменная почва, солонцы.

Согласно проведённого в 1854 г. межевания у станицы Луганской имелось 114141 дес. удобной и 10299 десятин неудобной земли.

(местечковая мистерия)

I

Далеко за полночь за компьютером меня свалил глубокий сон. Сколько времени, положив голову на руки, я провел в забытьи, сказать не берусь, только проснулся от ощущения, что в комнате есть кто-то… Медленно повернув голову, в отсвете уличного фонаря я увидел девушку. Она сидела в кресле, держа спину подчёркнуто прямо, а руки её лежали на коленях. Девушка смотрела в пространство, не мигая. Мне стало жутко от этого видения. Я сильно ущипнул себя за руку.

– Не надо причинять боль, – тихо произнесла гостья, попрежнему не моргая. – Вы мой автор, и нам вместе ещё предстоит пройти дорогу…

– Кто ты?

Я хотел встать, но девушка подняла руку, отчего вдруг поразившая моё тело тяжесть не позволила этого сделать.

– Неужели не узнали?

Я тряхнул головой, остатки сна слетели с меня, как брызги воды с мокрой собаки.

Многие деревенские женщины привыкли щурить глаза, а Валентина Алексеевна смотрит открыто, ясно, со спокойным достоинством. её красивые, выразительные глаза освещают лицо голубым огнем. Она — сама женственность, мягкая, доброжелательная, заботливая. Зоя Никифоровна Русалеина сказала, что «у неё глаза, как от телёнка, большие глаза». Мама Валентины Алексеевны была сестрой Марфы Акимовны Ковиной.

Я всё время пою песни

-Родилась я в деревне Верхний Падун, 1933 года, 1-го мая. Ну ходили мы в школу на Водлу за 10 километров. Четыре класса я кончила, потому что школа далеко потом была. Стали в колхозе сено пограблять, да косить, да боронить, пахать. 19 лет исполнилось, вышла взамуж. Муж мой в Бочилово был, мы в Бочилово уехали туда. Там 15 лет прожили. Леспромхоз закрылся. А у меня муж заболел. Ну в 66-м году переехали сюда на Водлу. Вот с тех пор живём. 6 дочерей, 14 внуков.

Отрывок из празднования Иванова дня у Валентины Алексеевны Борисовой

Валентина Егоровна — самая молодая и весёлая из гостей, а жизнь у неё невесёлая: девятый год муж лежит больной, не встаёт. "Психует. Пока нервы не выпортил, хороший был".

· — Это была моя личная песня, мамы и всех наших. Мама хорошо пела. У меня голоса нет. Она неинтересная: не весёлая, грустная.

-Так начни, мы подпоём.

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу.
А.С.Пушкин.

г.Каменск-Шахтинский 2003 г.

Восстановление и описание событий прошлых лет, как далеких, так и происшедших недавно, но и они уже в прошлом необходимо для потомков. Любое историческое повествование, основанное на подлинных. достоверных фактах имеет неоценимое значение для просвещения народа населяющего описываемую территорию.

Задуманное Шумовым В.В. описание создания одного из крупнейших округов Области Войска Донского – Донецкого удалось ему в достаточной степени. Дилетантские подходы к определению существа структуры округа, как чисто казачьего формирования, становятся, очевидно, безосновательными после внимательного изучения фактологического материала.

Значительная территория из общей площади Донецкого округа, несмотря на то, что это были войсковые земли, не принадлежали казачеству, т.е. не входили в юртовые земли казачьих станиц. Казачьими юртовыми землями были земли северо-восточной части округа вдоль р. Дон – станицы: Казанская, Мигулинская, Вешенская, Еланская, а так же южные юго-восточные и юго-западные вдоль р.Сев. Донец – станицы: Усть-Белокалитвенская, Калитвенская, Каменская, Гундоровская, Митякинская, Луганская. Эти станицы имели многовековую историю, начиная с одноименных казачьих городков. Были и вновь образованные из крестьянских слобод в конце 19-го начале 20-го столетий — станицы: Владимирская, Милютинская, Цесаревичская, Селивановская, Скасырская.

Вера Александровна –статная, сильная женщина. Крупные, скульптурно вылепленные черты говорят о сильном характере, что и подтверждает её рассказ о том, как решительно, мужественно преодолевает она жизненные трудности. Она часто сидит с соседками на улице у своего заборчика. Мы с Татьяной Ивановной подошли к ней. Татьяна Ивановна в длинном платье, в соломенной шляпе – настоящая учительница, а я — ободранка в джинсах. Татьяна Ивановна стала спрашивать о ткачестве, как навивать основу. Сказала, что у неё в музее есть стены, на которые навивают. Вера Александровна отнекивалась, идти не захотела. Я предложила принести эти стены к ней. Это две деревянные рамы метр на полтора. Когда мы их притащили, это вызвало большое оживление у неё и соседок: «Смотрите, стены несут!» Стены пытались установить крестом на улице. Вера Александровна показывала Татьяне Ивановне, как ходить вокруг них с нитками. Потом заставила сына прибить гвозди в забор и навивала на гвозди хитрыми восьмерками. Татьяна Ивановна освоила, я снимала на камеру. Вера Александровна разговорилась, рассказала о себе, пошла в музей и объясняла, как ткать на станке. А Татьяна Ивановна научила школьниц ткать половики.

Вере Васильевне за 90 лет. Обычно она, как будто грецкий орешек, защищена темной морщинистой скорлупкой. А когда она раскрылась, поверила нам, лицо расцвело и засияло голубым светом глаз. Такие просветленные лица я видела у многих водлинских старушек.

У неё 32 правнука, 22 внука, 3 дочки. Но в жизни "не видала путёвого ничего". Пока муж был в армии, его родители выгнали её из дому. Работала на сплаву, на лесозаготовках, потом тяжело заболела. Муж вернулся, родились три дочки. Потом муж загулял, она уехала к своим родителям на Водлу. Работала и конюхом, и дояркой, и косила, и жала. Уходила работать на весь день: "Соломенну колобушку возьму с собой. Рыбку выужу, соломой заем".

Вера Васильевна жила с дочерью Тасей, вместе убегали от пьяного зятя, он потом повесился.. Мы хотели познакомиться с ней в 1998 году, но она побоялась. Наверно подумала, что смеяться будут над тем, что она песни поёт. А в 2000 году соседка Вера Николаевна её уговорила приходить к ней попеть для нас.

Веру Николаевну, племянницу Марии Акимовны Ковиной, мы помним молодой, весёлой, с ямочками на щеках. Она напоминала мне артистку Веру Васильеву, когда та пела "Пара чаю" в фильме "Сказание о земле сибирской".

Отец её погиб на сплаву, когда она ещё не родилась. Мать понесла двух младших девочек в детдом, но они вцепились в неё, и мать не выдержала: "Будем вместях умирать. Прокормлю, так прокормлю, а нет, так умру". Жили в голоде и холоде. Маленькая Вера росла слабенькой, до семи лет падала в обморок. Во время войны старшая сестра возила продукты по реке, простудилась и умерла. Вера выросла и вышла замуж за Ивана. Деревни закрывали, шла политика укрупнения колхозов и опустошения земель. Вера переезжала из одной деревни в другую. Кем только не работала — пастухом за сено для коровы, заведующей фермой, потом уже в Водле — в гостинице. Жизнь её сложилась трагически, как у многих. Из четверых сыновей один умер в детстве, второй, местный фельдшер, застрелился, третий недавно утонул.

Вера Филипповна – разговорчивая, живая, улыбающаяся. Мы с ней вели задушевные разговоры. В молодости она была комсомольской активисткой, работала в избе-читальне. носила почту. Потом была на войне связисткой, но об этом она не вспоминала, я это узнала недавно от её племянника. Жила с маленьким сыном. Мужа она выгнала, потому что ей приходилось убегать от него, пьяного, в мороз, с сыном на руках. Соседки её осуждали: «Мы же терпим!» Жизнь её была горькая, а воспоминания о молодости только светлые. Вспоминала, как любовалась лесом и озером, когда носила почту из Водлы в Салмозеро: «Ну просто как в сказке! Иду, посижу почитаю там где-нибудь и дальше иду». Вера Филипповна много рассказала о свадебном обряде. Говорила быстро, тихим радостным голосом, как будто быстрая речка бежала по камушкам и сверкала на солнце. Все записи её рассказов – около 1970 года.

Варенька, вышей буковки!

Совсем недавно прочитал где-то, что это — чуть ли не волхование, но почему же тогда отец Феофил отнесся к моему рассказу о том, как я несколько лет назад выпросил у Господа хорошей погоды, с интересом и без всякого осуждения?
В ту пору «Аэросибирь» дожимала новокузнецкий авиаотряд, совсем уже не давала продыху: самолеты у нас заправляли ровно настолько, чтобы хватило почти тут же плюхнуться рядом — в Томске, Новосибирске, Барнауле. Тут заливали под завязку и только тогда борт шел на Москву — ну, не бред?!
И вот вылетели мы из Кузни в очередной раз 28 декабря какого-то не совсем уж давнего года, тут же стали садиться, и машину вдруг начало болтать — не дай и не приведи… Сели в Новосибирске, долго как на катке елозили, а когда всех попросили выйти, чего обычно не бывало — быстренько при полном салоне заправляли, и — вперед, — в аэропорту выяснилось, что мы попали в снежный заряд и были последними, кого в Толмачеве приняли. Полосы обледенели, аэропорт закрылся и — началось!..
Сидим и день, и второй, и третий — народищу! В буфете все смели, уже ни выпивки, ни закуски, даже самые беззаботные посмурнели да к тому же случилось так, что время, когда можно было добраться до города и укатить в Москву поездом — чтобы дома быть к новому-то году, — уже у нас вышло, все: не успеваем!
Чуть не сразу я позвонил Саше Плитченко, но он как раз грипповал, судя по голосу — тяжело. Обрадовался, говорит: поверь, не могу приехать, но ты-то к нам — давай, не заражу, поди, ты — солдат старый… И будем у нас сидеть, в аэропорт позванивать… знать бы!

Выходит, тогда-то мы с ним и поговорили в последний разок: по телефону.

Но я-то все ждал, что вот улетим, вот-вот… объявят вдруг, а я из Золотой его, значит, долины в Академгородке вдруг не поспею.
Слонялся я среди остальных и день, и второй, и третий, слонялся, а потом вышел в снежную заметь на площади перед аэровокзалом, снял шапку, засунул ее за пазуху и принялся горячо молиться…

Предисловие к роману "Казачий присуд"

Так в чём же ценность этой незаурядной книги, думал я, закрыв поздно ночью последние страницы романа «Казачий присуд»? И почему именно он, мой земляк, создал эту книгу, где бушевали совсем не книжные страсти ХХ века? Он, Родионов, знакомый ещё с детства, ставший умудрённым человеком, с которым так интересна каждая беседа, умеющий видеть многое и многое анализировать. Но как произошло становление писателя, а затем и выброс его размышлений и впечатлений на бумагу? Этого я не знал, а для меня здесь могло открыться многое. Читателю всегда интересен писатель, его творческая лаборатория.

Может всё сотворилось в те часы и дни, когда не можешь уже молчать, понимая, что пора садиться за письменный стол и делать то, что до тебя никто не сделал… Так и получилось, что после участия в казачьих кругах, встречах с казаками в станицах и хуторах писатель ярко заявив о себе, достойно сумел выполнить своё предназначение.

Вячеслав Родионов выпустил книгу о местах, связанных с нашим детством, временем послевоенного взросления. Но так утверждать, значит ничего не сказать. Да, это книга о Каменске, городе на реке Северский Донец, или станице Каменской, как чаще называет его автор. Но это как приступки к вершине, поднявшись на которую видишь многое из того, что происходило и продолжает вершиться на неспокойной Донской земле. И такую миссию автор выполнил достойно, не претендуя на всеохватность бурных событий на Дону и в России начала 1990-х годов прошлого века.

В Кобякове, дома у Жоры поворчал я в очередной раз на сынов: гоняются, мол, за всеми этими «казачьими» книжками, за газетами, за кассетами для магнитофона и «видика», тратят деньги, а толку-то, толку, если они не делают главного — к самим себе не прислушиваются, к голосам предков, которые внимательному и чуткому сердцу становятся различимы, к зову крови… ну, и все в том же духе.
Прошло какое-то совсем малое время, и я, подбадривая внука, обронил:
— Взвейтесь, соколы, орлами!.. Знаешь, Глебка, такую песню?
Сережа, старший, как будто вспомнил: — Да!.. Прочитал недавно. Знаешь, батя, историю этой песни?
Я не знал.
— Ну, наши ведь солдатики всегда были соколами, на равнине, в степи какая птица считалась самой стремительной — сокол! — взялся Сергей рассказывать.— А когда пришли на Кавказ, там другое дело, там хозяин — орел! И нашим предстояло не только сравняться с орлами — подняться выше… ну, нельзя было горцам уступать! И вот эта песня и призывала собраться, расправить крылья…
Ну, не молодец ли, и правда? Утер, значит, нос отцу.
Но он не то что не подал вида — у него даже мысли об этом, уверен, не появилось, он даже не сложил все это — недавнее мое ворчание и то знание, которым он с нами со всеми поделился, настолько Сергей, несмотря на свои, сорок два, бесхитростен…

А я все вспоминал потом эту «строевую»: когда работали с Михаилом Тимофеевичем Калашниковым над его книжкой «От чужого порога до Спасских ворот», одну главу так и назвали: «Взвейтесь, соколы, орлами!»… Сперва он вообще-то сопротивлялся обилию рассказов о конструкторах-оружейниках в его рукописи, предшественниках либо современниках.